По небу чистому (книга) часть 2

За речкой Томью было это,
где били вьюги наповал,
на чердаке спорткомитета
я третью зиму зимовал.

Я жил. Влюблялся. Мылся в бане,
смывая сажу и грехи,
и на березовом чурбане
писал о родине стихи.

В двойные рамы ветры дули,
и секретарши, как родне,
из-за любви к литературе
квас в банках приносили мне.

Пах воздух сладким медом в сотах,
был квас холодным, словно лед,
как будто косточки на счетах,
летели наши дни вперед.

Я жил. Раз в год белил простенок,
жизнь изучал наверняка
и на пленительных спортсменок
смотрел сквозь щели чердака.

Там во дворе росли петуньи,
и, словно цапли на лугах,
ходили юные прыгуньи
с царапинами на ногах.

И понял я, ловя дождинки,
забыв мирскую суету,
что приземляешься в опилки,
когда взлетаешь в высоту.

Так жили мы. Любили будни
и лето со слепым дождем,
и планку ставили нам судьи
на гвоздик выше с каждым днем.

МОРОЗ. ДЕРЕВНЯ ДРЕМЛЕТ

Мороз. Туманно. Дико.
Пустынно в небесах.
Осыпалась черника
в болотистых лесах.

В тулупе сторож конный
горланит, как река,
и ставит незаконно
капканы на хорька.

Закат на небе алый,
и петухи орут.
Как умственно отсталый
разлегся в поле пруд.

Мороз. Деревня дремлет.
Играет небосвод.
И звездам крупным внемлет
крупнорогатый скот.

Там хорошо жить в будни
и праздников канун —
на стол там ставят студни
из разноцветных лун.

***

Лил дождь. И молния сверкала.
Лес темным был, и от тепла
природа чувственно дышала,
взволнованно река текла.

Последний гром. И вдруг — сиянье,
луч света — прямо с вышины.
Какое легкое дыханье
у наступившей тишины!

ЗА ОГРАДОЙ

Падает скошенный снег,
пламя в чувале раздуто,
нам уготовлен ночлег
в черной избушке якута.

Вяжет хозяйская дочь,
спицы — туда и обратно.
А на болоте всю ночь
бьется в капкане ондатра.

Вяжет хозяйская дочь,
петли устало считает.
А за оградой всю ночь
лайка на озеро лает.

В печке поленья жует
неумолимое пламя.
Утром ондатра уйдет,
снег и осоку кровавя.

АЭРОДРОМ

Здесь цветет лишь одна лебеда,
но поверив в судьбу, словно в чудо,
ты уже никогда-никогда,
хоть умри — не уедешь отсюда.

Да к тому же под ветер и гром,
и ручьев несмолкающий свист
черным вечером аэродром
по ошибке вспахал тракторист.

ОБЛАКА

Плывут по небу облака,
плывут вперед издалека,
высоко, быстро над ветвями,
и не достать нам их руками.

И точно те же облака
здесь на земле у поплавка
плывут речное слушать пенье.
Обратно сносит их теченье.

ТЕРРИТОРИЯ

вот она эта ограда
вот он конец пути
дальше идти не надо
не надо дальше идти.

ходят гуськом кастелянши
и в уголке небес
скидывают наволочки
с облаков на лес.

УРА ТОМУ, ЧТО ЕСТЬ ДОРОГА

Опять холщовые дороги
вновь поползли со всех сторон,
невозмутимо тащит ноги
по перелескам почтальон.

Подвода медленная катит
по размороженной земле,
и солнечные блики скачут
вслед по тележной колее.

Не веря скорому итогу,
объездчики кустарник жгут,
рябина красная дорогу
перебегает там и тут.

Идут машины бортовые,
куда-то неустанно мчат,
и механизмы поршневые
в них нескончаемо стучат.

Ура тому, что есть дорога,
что солнце небо золотит,
и смысл главного итога
узнать не скоро предстоит.

ВНУТРИ СТВОЛА

Внутри холодного ствола
в молчанье теплится смола,
и токов темное движенье
сильней земного притяженья.
Под влажной грубою корой
не суетится мир иной.
В нем что-то тайное зовет,
без голоса, внутри, поет.
Оно играет и манит,
и лист весною зеленит.
Нерукотворно торжество,
и в этом наше с ним родство.

МОЛОДЫЕ ЕГЕРЯ

Спит небес вековая охрана,
лишь на горке, где звезды горят,
неизменно и неустанно
земляника и волки не спят.

Нам всегда уготовлено дело,
что не сразу возможно понять;
спит земля до конца, до предела,
ведь ночами положено спать.

Спят неистово воды в затонах,
спят, волнуясь, за речкой поля,
но выводят коней из загонов
молодые еще егеря.

Молочай под копытами плачет,
ветер запахом ночи объят,
егеря-несмышленыши скачут,
задевая прикладом приклад.

Скачут яростно и без промашки,
зная в жизни обманку и яд,
и у них на казенных фуражках
золотые кокарды горят.

Вот и волчье дыханье угасло,
и дрожат за рекою поля;
как подсолнечным медленным маслом
обливается светом земля.

А потом, глядя пусто и дико,
егеря на поляне сидят
и сладчайшую в кровь землянику
из фуражек помятых едят.

В ДАЛЬ

Есть у каждого дорога,
от порога и до Бога,
точно знаю наперед,
как девчонка недотрога,
кружит голову и жжет.

В той дороге ветер вьюжный
разнесет, как письма, снег,
то, что было нам не нужно,
станет главным в ней для всех.

Станет там судьба мятежной,
озерко — водой безбрежной,
рядом — для мечтаний сад,
то, что было неизбежным,
опрокинется назад.

В той дороге нету края,
нету пыли — красота.
На вес золота, я знаю,
в ней для каждого места.

Там живут не как улитки, —
пишут к праздникам открытки;
и серьезны, и смешны,
тучу слезную по нитке
расплетают с вышины.

Но быстрее, чем иные,
там уходят дни живые,
не вернуть нам их, друзья,
все уходят, а другие
отвоевывать нельзя.

***

Минута есть у нас такая:
когда на поле гладь и тишь,
раскинув руки, замирая,
вдруг в небо мысленно летишь.

Взлетаешь вверх — просторно, вольно!
И в грудь пространство давит больно.

Летишь, и в мире все понятно.
Пересекает птица путь.
Когда спускаешься обратно,
еще сильнее давит грудь.

ПОЖАР

Рвет вожжи привязанный конь,
набухли усталые жилы.
И вот запустили огонь
навстречу огню — старожилы.Уставший отряд егерей
клянет вертолетную сводку
и пьет за погибших зверей
на бревнах суровую водку.

И только орел в том лесу
над пеплом протяжно витает
и смотрит, как жадно внизу
огонь на огонь налетает.

ПЯТИХАТКА

На улице Никитина для сотрудников
университета есть общежитие
с веселым названием Пятихатка…

Что такое Пятихатка? —
дом, как будто питекантроп,
с вкусным супом из ельцов,
с чугунами, котелками,
с пятипалыми руками
пятихатовских жильцов.

Что такое Пятихатка? —
сыплешь сахар — все не сладко,
лишь под утро сладкий сон;
на приступочках петунья
и глазастая глазунья
на сто двадцать пять персон.

Там сидят вахтеры важно,
там друг друга знает каждый,
ночью лампочки горят,
двери там, как будто уши
у слонов, и можно слушать,
что в Кувейте говорят.

Пятихатка, пятихатка,
как ондатровая шапка
нахлобучена на мир,
до Луны оттуда близко,
и сидит на крыше киска,
ловит лапой светлый миг.

Лестницы у Пятихатки,
что у юношей лопатки —
неприкаянно торчат,
и, как лекторши на курсе,
на нескладной темной кухне
утром чайнички журчат.

Там в руках играют спицы,
на окне сидят синицы
и зовут другую рать,
там скрипят полы устало,
и народу все же мало,
чтоб китайцев перегнать.

Пятихатка, Пятихатка,
как девчонка из Итатки,
что шмыгнула на паром,
а потом в большущий город
ты пришла, где жгучий холод,
жизнь оставив на потом.

Пятихатка, Пятихатка,
ты цветов лесных охапка,
ты меня к себе впусти,
ты грешишь еще сильнее
и поэтому святее
всех поэтов на Руси.

Отмирают быстро клетки,
под годами гнутся ветки
в молодом лесу густом,
и стоишь ты, Пятихатка,
будто детская кроватка
на крылечке золотом.

***

Наши с тобою места —
этот заброшенный сад,
падает в ноги листва,
скажешь ты — письма летят.

Через года, через даль
вновь налетают и вновь:
в желтых конвертах — печаль,
в красных конвертах — любовь.

Листья летят высоко,
что же к земле их влечет?
Не переменит никто
этот свободный полет.

Вот и опять без причин
ветер студеный принес
красные листья осин,
желтые листья берез.

НА РОДИНЕ

Там реки весною ревут,
в клочки берега разрывая,
на нерест лососи плывут,
о камни себя раздирая.

Там пули в туманах свистят,
пронзая кедровники глухо,
и через осоку летят
в лосиное темное брюхо.

Там прочен дворовый заплот,
и лайки на шорохи лают,
и между брусничных болот
старухи пшеницу сжинают.

И гнутся, и гнутся серпы,
и ветер по крышам гуляет,
и запах кержацкой тропы
свободой тебя овевает.

ТОРЖЕСТВО ЗИМЫ

ДО КРАЕВ, ДО ОКРАИН

Было глухо, как в танке,
только темень вы нам не пророчьте,
мы заполнили бланки,
привязанной ручкой на почте,
мы заполнили бочки
на случай пожара лесного
до краев, до окраин,
до последнего слова.

НОЧЬЮ ВСПОМНИШЬ

Столько клюквы в российских болотах,
ночью вспомнишь — и спать неохота.

Эту ягоду медленно рвешь
и, корзину пока насбираешь,
много разного переберешь,
передумаешь, перестрадаешь.

Не хожу я туда потому —
тяжело выносить одному.

В одном большом районном центре,
где по бокам стоят две церкви,
о Боге ведая молву,
я пас пятнистую корову,
что на рогах несла корону,
ища хорошую траву.

СКАЗ О КОРОВЕ

Шли грозовые тучи в небе,
кукушка плакала о хлебе,
летела в поле по кривой.
Я пас пятнистую корову,
глядел на это участковый,
качая умной головой.

Шел съезд народных депутатов,
и там один из делегатов
хвалил целебную красу,
все выступал по процедуре…
и все ж сказал, что я «в натуре»
неправильно коров пасу.

Был недоволен мной инспектор,
Госстрах, главбух, один директор,
завгара два и военврач,
и вновь приехавший завклубом,
пускавший дым огромным кубом,
был недоволен, ну хоть плачь.

Я пас пятнистую буренку,
похожую на пятитонку,
ну, а скорей, на гардероб.
Я жил, судьбы не понимая,
в условиях земного рая
и получал, конечно, в лоб.

Я жил, как будто ненец в лодке
вдаль смотрит, растопырив локти,
гидрометцентр вовсю кляня,
я ненавидел телешоу
и тех, кто больше Терешкову
любил, чем малое дитя.

Корова же жевала жвачку,
напоминала водокачку.
И млели бились е голове.
Лизнуть хотела депутата
«шершавым языком плаката»,
идя по скошенной траве.

Ее огромный животина
скорей напоминал картину,
где в поле три богатыря;
она несла большие ноздри,
которые, конечно, мерзли
в туманах белых сентября.

И верой я служил, и правдой
с репейниками, как с кокардой,
весною собирал колбу.
А было невтерпеж эпохе, —
на полуобморочном вздохе
три пальца подносил ко лбу…

И я служил своей отчизне,
не доверял красивой жизни
и на вопросы отвечал.
Как полевой весенний птенчик,
коровий маленький бубенчик
до неба самого звучал.

***

У тела и разума разные пути,
иди да иди, иди да иди,
все равно нет числа дорогам и снам,
волнистым, с тугими краями, полям,
все равно ты привыкнешь к своей судьбе,
как к полу привыкают в родной избе.

ЗЕРКАЛО

зеркало всегда небритое
утром и по вечерам
как армия недобитая
идущая в тартарарам

Как свист оно чисто-чистое
основа основ осы
материального мира
нематериальные весы

***

Все меньше верится словам,
и горше времени уроки,
все тяжелее по стволам
идут живительные соки.

Жизнь не идет сама собой,
и мало зрелищ нам и хлеба.
Все неотступней пред душой
стоит безвыходное небо.

В РАСПУТИЦУ

В распутицу, тугими гривами
я брел в деревню как во сне.
КамАЗы с красными кабинами
навстречу попадались мне.

Я шел. Листва играла шумная
и, вторя птичьим голосам,
текла дорога многодумная
по раскорчеванным лесам.

Цвела беспамятно акация,
стучали люди топором,
и шумная агломерация
виднелась: города с селом.

Я дальше шел. И там отдельные,
иглой играя нараспев,
стояли сосны корабельные,
от кислорода очумев.

А ноги еле-еле топали,
стонала за бугром река.
И на обочине два тополя
вовсю валяли дурака.

ПАРОХОД

На поляне стадо бродит,
волчья ягода горчит,
за пригорком пароходик
очень жалобно кричит.

Мы с тобой стихи читаем,
в жизнь внимательно вникая,
в котелке уху творим
и о счастье говорим.

Пароходик, пароходик,
поворот — и два гудка.
Только счастье быстро сходит,
словно лед весной с катка.

Пароход плывет без тряски,
жизнь вокруг меняет краски.
И клокочут у бортов
самодельные завязки
у спасательных кругов.

В МАГАЗИНЕ

Не мог смотреть я на картину,
где сына грозный царь убил,
зато ходить по магазину,
где все для дома, я любил.

В нем было очень много смысла:
братались разные миры,
там продавались коромысла
и цепи для бензопилы.

Я пробирался с вдохновеньем
через толпу людей порой
туда, где есть приспособленья
для сбора ягоды лесной.

В отделе для шаров воздушных,
где воцарялась бирюза,
куда вели детей послушных,
я уносился в небеса.

Мир изучал я постепенно,
я жадно этот мир любил,
и смирно, как военнопленный,
в отдел другой переходил.

Над этим всем с тоской напевной
шумел космический простор,
и как корона на царевне
был свежевыкрашенный пол.

***

Вечер. Хлопает наотмашь
верба веткой по песку,
на реке большая отмель
навевает нам тоску.

Заколоченные двери,
заболочены леса,
от луны большой и древней
льется света полоса.

Оттого, что не дается
вызнать тайну на скаку,
ворон ворону смеется
на березовом суку.

Строят избы за буграми,
лист желтеет тут и там,
управляющий делами
едет в город по делам.

Тихо. Почерк без нажима.
Ты себя не бережешь:
без нормального режима,
ненормальная, живешь.

СНЕГ ВЫПАЛ

Снега веселые, бесстыжие
переливались у плетня,
из шифоньеров шапки рыжие
вытряхивала ребятня.

Снег выпал на кусты акации,
на крыши нашего села,
как будто инвентаризация
по свету белому прошла.

Она учитывала разные
существования идей,
варенье в банках, зимы красные
и все улыбки у детей.

Снег выпал на оленей с пантами,
повис на елочной смоле,
неслыханными оккупантами
снежинки двигались к земле.

Снега поблескивали искрами
на заколдованных стогах,
и, словно прописные истины,
торжествовали на полях.

На снег собаки громко лаяли,
шли на охоту чудаки,
и в кочегарках быстро таяли
березовые чурбаки.

И снег сиял, как электричество
и быстро делалось светло,
как будто на Зиму лесничество
свое согласие дало.

ПО НЕБУ

В саду, где певучие пчелы,
где тысячи разных даров,
задумчивый и невеселый
живет сочинитель стихов.

Живет он в большой водокачке,
хлопочет за мир и мосты,
освобождая от спячки
деревья, траву и кусты.

В столовку он ходит питаться,
поет не мудреный мотив,
по небу он любит кататься,
тележку к грозе прицепив.

***

Забыв на время лекции,
упрямы и вольны,
воздушные инъекции
вбираем у весны.

Стеклом увеличительным
на бревнах жжем слова,
событием значительным
для нас растет трава.

Лежат поля атласные,
и, выстроившись в ряд,
как в слове буквы гласные,
ручьи в траве шумят.

И суриком, и охрою
ручьев окрашен путь,
природа властным окриком
их может повернуть.

Все чинно, восхитительно:
везде, везде весна!
Как будто чаепитие
в честь этого события
устроила она.

НАСТАВЛЕНИЕ

Зима потемнела. Виднее
на поле невспаханный край,
катайся на лыжах скорее
и воздух сильнее вбирай.

Собаки зимою не злые
в немыслимых будках дрожат
и важно склады дровяные,
как чокнутые, сторожат.

По городу грузчики рыщут,
наводят повсюду уют,
снега неуемные ищут,
за город в машинах везут.

Катайся на лыжах скорее,
пока не приблизился май,
и снег, что небес голубее,
до одури запоминай.

БЕЛЫМ БЕЛО

Быстро, чинно, без запинки
стало все белым бело,
и охотничьи тропинки
раскатились за село.

Снег на пашне пачкал трактор,
шли колхозницы домой,
вырабатывал характер
в небе ветер гулевой.

И налево, и направо
снег метался в эти дни,
разукрашивая браво
в парикмахерских огни.

И снежинки все кружили,
гнали белую волну,
будто свету объявили
партизанскую войну.

ТОРЖЕСТВО ЗИМЫ

Кедровник в царственном убранстве,
полны мороза закрома,
как государство в государстве,
покоится в полях зима.

Переменились жизни грани,
и не подвластна кровь уму,
и только хомуты, да сани
вовсю приветствуют зиму.

И грозы летние понуро,
забыв о грозовых полях,
забылись, затаились хмуро
в не пробуждающихся льдах.

И пусть стоит мороз столетний,
и пар восходит ото льда,
зато во много раз заметней
путь, по которому сквозь ветви
на небо взобралась звезда.

ДОМОЙ

Шел снег пушистый и пологий,
и непременно в выходной
я брел усталою дорогой
из города к себе домой.

Шел снег, как будто бы спросонок
потягиваясь дружно, всласть,
шел снег, как маленький ребенок
идет, за стульчики держась.

Передо мной была картина,
где виды всякой старины
от звезд и до гемоглобина
сугробами поражены.

Крепчал мороз на елках строгих,
шумели птицы в ноябре,
я брел усталою дорогой
из города домой к себе.

Не думая о постоянстве,
снежинки разрушали строй —
как маленькие новобранцы
шли не обученными в бой.

И по бокам дорог покатых,
в дремучих тайнах ворожбы,
как оловянные солдаты
вытягивались виновато
заиндевелые столбы.

РАНО УТРОМ

Уйди рано утром из дома,
на воздухе свежем постой,
уйди потихоньку, как сделал
Лев Николаич Толстой.

Довольно, как ласточка в сетке,
не замечая в делах,
расшатывать нервные клетки
в крупнопанельных домах.

Уйди очень рано из дома,
закат и восход повстречай,
и вместо сурового брома
листву молодую вдыхай.

Пусть будут пристанищем — клены
и путь по росе — напрямик,
пусть капель лесных батальоны
нахлынут за воротник.

Пусть грузовики полевые
по пыльным дорогам урчат,
уйди, чтоб не слышать, как злые
цилиндры в машинах стучат.

А встретится стадо коровье,
пастушке скорей улыбнись
и пей молоко на здоровье
за нерукотворную жизнь.

В ЛИСТОПАД

По панельным домам обрываются листья,
остаются корявые голые кисти.

Обрываются листья куда-то в низины
и с березы печальной летят, и с осины.

Вот по стеклам мороз разукрасился хищно.
Я-то знаю на шкуре своей самолично, —
лучше всех понимают больные в больнице,
что материя первична, сознанье вторично.

НО ЗАПРЯТАНЫ ВЛАСТНЫЕ ТАЙНЫ

Облака с голубым перехлестом
на отливах качает река,
и давно ей уже не по росту
перекошенные берега.

Всплески весел и рыбы случайны,
и круги монотонно тихи,
но запрятаны властные тайны
в глубине этой бурной реки.

Только дальше на гибком своротке,
омывая у берега край,
крутит речка рыбацкие лодки,
выдавая себя невзначай.

МАРТ. АПРЕЛЬ. МАЙ

Еще непомерно упруги
под утро пустые снега.
Наотмашь последние вьюги
бьют клеверные стога.

Вдали где-то нежные грозы,
и видно уже по утрам,
как надоели морозы
колхозникам и тракторам.

Уже и душа обрывалась,
рвалась в неизведанный край.
До жаркого лета осталось
всего лишь: март, апрель, май.

Изрядно набрав нервных токов,
припомнив шум летних ветвей,
за непосещение уроков
родители лупят детей.

Ты лыжи бери и, не мешкай,
беги, пока солнце дрожит,
и лето с зимой вперемешку
на поле колхозном лежит.

***

Вечерние, тусклые блики.
Устало сверкает звезда.
Бидоны полны голубики.
Заступишь за кочку — вода.

Но вот на тропинку свороток
и знак на сухой бересте.
Торопимся. Отдых короток.
Успеть бы домой к темноте.

Все тихие тайны природы
сокрыты. И лишь в вышине
деревья бушуют, как воды
во властной шумят глубине.